— А зачем тебе понадобилась эта старая перечница? — поинтересовался Малыш.
— Н-ну… бабушка говорила, что он был маминым хорошим знакомым и, вероятно, смог бы мне помочь. Я подумываю о том, чтобы заняться тем же, чем и мама.
— Правда? Ты с ума сошел. Но, знаешь, жми на титул, — посоветовал Малыш. — Ты еще не успеешь слово «виконт» до конца договорить, а он уже будет у телефона.
Максу не особенно понравилось, что о Винчестере отозвались как о «старой перечнице», ему даже приснилось из-за этого ночью что-то нехорошее, однако ровно в девять часов он воспользовался советом Малыша.
— Доброе утро, — произнес он, когда ему ответил чей-то преисполненный благоговения голос. — Это виконт Хэдли. Пожалуйста, мне нужно срочно переговорить с мистером Винчестером.
Дасти Винчестер мгновенно оказался на месте.
— Макс! Страшно рад познакомиться. Ваша мать так много о вас рассказывала. Она вами очень гордилась. Проходите, присаживайтесь.
Дасти Винчестер, протягивая Максу руку, шел ему навстречу через весь свой кабинет, отделанный и обставленный в японском стиле и выдержанный в черных и белых тонах. Это был высокий человек с коротко подстриженными темными волосами и пронзительными голубыми глазами. Одет он был во все белое: белый полотняный костюм, белая шелковая рубашка, белые кожаные туфли; и только галстук, кричащего ярко-голубого цвета и с абстрактным белым рисунком, нарушал это единообразие. Даже часы с бриллиантами от Картье были на белом ремешке. Он с первого взгляда вызвал у Макса симпатию, и Макс улыбнулся ему, сразу же распознав, однако, — при помощи инстинкта, отточенного еще в спальнях Итона, — что у Дасти Винчестера явно не те сексуальные наклонности, чтобы он мог оказаться чьим бы то ни было отцом.
— Здравствуйте, мистер Винчестер. Большое спасибо, что вы нашли возможность принять меня, сэр. — Эти много воображающие о себе ньюйоркцы ни на что не падки так, как на старомодные английские хорошие манеры.
— Не стоит благодарности, Макс, не стоит. Что вы будете? Кофе? Или кока-колу? Сам я пью чай из шиповника, не хотите попробовать? Очень вкусно.
— С удовольствием попробую. Люблю все необычное. У отца в Хартесте целая коллекция разных чаев.
— О, Хартест! — проговорил Дасти. — Какой изумительный, просто изумительный дом. Ваша мать столько раз обещала пригласить меня, а потом в последний момент отменяла приглашения. На какой-то бал я уж было совсем собрался, но тут Сьюки, это моя жена, в самую последнюю минуту почувствовала себя плохо, и мы не смогли поехать.
Упоминание о Сьюки лишь слегка поколебало уверенность Макса насчет сексуальных наклонностей Дасти Винчестера; он только отметил про себя, что надо будет поинтересоваться у Мелиссы, насколько приняты в Нью-Йорке подобные вещи. Мелисса совершенно не по годам была великолепно осведомлена обо всем, что касалось фактических норм морали и нравственности. А пока Макс продолжал развивать тему Хартеста.
— Да, — сказал он, — дом действительно очень красив. Надо вам как-нибудь приехать взглянуть на него. Отец будет рад показать его вам, я уверен. Знаете, он любит этот дом больше всего на свете. Гораздо больше даже, чем любого из нас.
Он ожидал обычных в таких случаях возражений, но их не последовало.
— Да, — ответил Дасти, и голос его звучал серьезно, даже немного грустно, — да, я знаю, это действительно так.
Макс встревоженно и настороженно посмотрел на него; на худощавом лице Дасти тут же возникла осторожная улыбка.
— Простите меня, Макс. Когда я говорю о вашей матери, мне всегда становится грустно. Ужасно грустно. Я тоскую по ней. Очень тоскую.
— Расскажите мне о ней, — попросил Макс. — Какой она была, как вы с ней дружили. Видите ли, — к этому времени формулировки у него уже отшлифовались, и речь его сейчас текла безукоризненно плавно и гладко, — я был еще очень мал, когда она умерла, и я пытаюсь воссоздать ее для себя такой, какой она была при жизни и какой я бы запомнил ее, если бы был тогда немного постарше.
— Ну что ж, это очень мило. Очень мило. — Дасти Винчестер улыбнулся и взял со стола большое черное зеркало, которое служило в его кабинете чайным подносом. — Почему бы нам не устроиться на балконе, Макс? Денек сегодня отличный, а вид на парк оттуда просто великолепный.
На балконе стояло несколько легких кресел из черного полотна; Дасти показал Максу жестом на одно из них, а сам забрался в черный гамак, подвешенный между двумя никелированными столбами. Он устроился там и принялся мягко покачиваться, потягивая чай и любуясь Центральным парком. Потом взглянул на Макса.
— Я очень любил вашу мать, — тихо проговорил он. — Очень, очень любил. Мы были с ней очень близки. Она была прекрасным человеком, Макс, удивительно ярким и теплым.
— Да, я знаю, — кивнул Макс, — это я помню. — Но на самом деле слова Дасти сильно удивили и озадачили его: насколько он помнил свою мать, та всегда была холодна и сдержанна настолько, что временами казалась почти чужой. Все тепло, какое было в их доме, исходило только от Александра.
— И еще она была очень хорошим другом. Таким внимательным. Мы были очень близки, она и я. Так близки. Должен вам сказать, — добавил он, заговорщицки улыбаясь Максу, — что Сьюки немного ревновала меня к вашей матери. После того как я женился, мне пришлось стать осторожнее и не так открыто демонстрировать нашу дружбу. Что было непросто. Я привык очень во многом полагаться на нее. Мы могли говорить друг с другом о чем угодно. Абсолютно обо всем.