Злые игры. Книга 1 - Страница 76

— Позвольте узнать, кто ее спрашивает?

— Леди Кейтерхэм. Ее мать.

— Одну минутку, леди Кейтерхэм.

Она ждала, постукивая пальцами по столу и оглядывая комнату, как бы заново открывая ее для себя, внимательно изучая богатую лепнину карнизов, идеальные линии камина; иногда, хотя и очень редко, она была способна понять, почему Александр так любит этот дом. Надо будет помочь ему справиться со всеми этими трудностями, да и вообще больше помогать ему. В последнее время она мало что для него делала, надо признать честно.

— Леди Кейтерхэм?

— Да? — Вирджиния не ожидала, что ответит не Шарлотта, а кто-то другой.

— Леди Кейтерхэм, я сожалею, но дети уже уехали.

— Уехали? — Странно, в этом слове ей почудилось что-то угрожающее. Вирджиния поняла, что впадает в совершенно нелогичную, бессмысленную панику. — Что значит уехали?

— Видите ли, леди Кейтерхэм, они уехали на два или три дня. Лорд Кейтерхэм и леди Кейтерхэм-старшая повезли их на острова. Они должны возвратиться в субботу.

— Ах вот как. Понимаю. Видимо… видимо, дочь мне позвонила именно для того, чтобы об этом сказать.

— Да, ваша светлость, я так полагаю. — Голос звучал успокаивающе, но как-то снисходительно. Вирджиния почувствовала раздражение.

— Ну что ж, когда вернутся, передайте им, пожалуйста, что я звонила.

— Да, леди Кейтерхэм. Разумеется.

Она положила трубку, ощущая, как у нее словно мороз пробегает по коже. Такое впечатление, что от нее все вдруг отвернулись, бросили ее. Потом она встряхнулась. Чепуха. Дней через пять они все вернутся и будут снова дома. Надо пойти и просто заварить себе крепкого кофе. Очень крепкого. Она закурила французскую сигарету, спустилась вниз, в холл, и направилась к двери на кухню.

В общем-то, по-настоящему помочь ей могло на самом деле только одно. Всю оставшуюся часть дня Вирджиния слонялась по дому, курила, пила кофе, съела целую коробку шоколадных конфет; и в конце концов ей не осталось ничего иного, кроме как поступить самым очевиднейшим образом. Выпить. Только одну рюмку. Всего одну. Чтобы облегчить ощущение боли, обиды, одиночества.

Какая кошмарная неделя! Все, ну абсолютно все пошло не так. Дети уехали и явно угодили там под влияние бабушки; клиентка раздражена; заказ от Энн Лайгон сорвался; даже дружба с Катрионой оказалась под угрозой. Ужасно. Ужасно. И за всем этим, на заднем плане, в глубине постоянно грызущий жуткий страх из-за Хартеста, из-за отсутствия денег, из-за того, что Александр страшно несчастен и потому отдаляется от нее, становится каким-то чужим и враждебным. И не к кому, совершенно не к кому обратиться за помощью. Только… только к выпивке. Вот тот единственный друг, который никогда не изменял ей. Эта мысль вытеснила у нее из сознания все, она не могла думать ни о чем другом. Этот друг способен успокоить, приласкать, утешить ее, снять боль, притупить чувство беспокойства. Он так доступен и ничего не требует для себя в ответ.

Красное вино, вот что ей нужно. Шампанское недостаточно холодное, и, кроме того, она не сможет удержаться и ограничить себя одним бокалом: раз уж откроет бутылку шампанского, придется ее допивать, иначе пропадет. А красное вино можно будет снова заткнуть пробкой и растянуть до завтра, до ужина. Она достала бутылку кларета, зажала ее под мышкой и тихонько поднялась наверх. Штопор она возьмет в кабинете Александра, там их сколько угодно.

В кабинете было холодно, комната выглядела до отвращения прибранной и потому какой-то обезличенной. Такое впечатление, будто никто никогда в жизни ею не пользовался. Вирджиния взяла с подноса штопор, дошла по коридору до своей комнаты, вошла и заперла за собой дверь.

Теперь она уже больше не думала о том, что дети уехали без нее; ее не волновало, не растеряет ли она всех своих клиентов. Теперь она испытывала радостное возбуждение, даже подъем. Чувствовала себя так, словно должна вот-вот встретиться с давно потерянным любовником. Ну пусть не любовником. С другом. Сердце у нее билось сильно и учащенно. Она уселась на кровати, раскупорила бутылку и налила чуть-чуть вина в стакан, который взяла из ванной. Посидела так некоторое время, рассматривая вино, думая, чего-то выжидая. Потом подняла стакан и тихонько, задумчиво пригубила из него самую малость.

Когда дети и Александр, промчавшись на «даймлере» по Большой аллее, остановились возле дома, на ступеньках лестницы их встречала Вирджиния, и в глазах ее стояли слезы счастья. Она едва держалась на ногах.

Проводив потом Шарлотту и Георгину в школу — Георгина храбро отправилась в интернат на первый в своей жизни семестр, — распрощавшись с ними и уступив предложению Александра, что он сам отвезет детей, а она сможет остаться дома и немного поработать, Вирджиния поднялась к себе наверх и напилась до бесчувствия.

Потом и Макс тоже уехал в школу в Мальборо, в первую подготовительную группу; на прощание он обнял мать у ворот и сказал: «Скоро я тоже буду в интернат ездить, скорее бы уж»; а она отправилась в Лондон, в дом на Итон-плейс, и там двенадцать часов подряд пила, а потом на протяжении следующих полусуток пыталась протрезвиться. Потом снова двенадцать часов пьянства и двенадцать — отрезвления. И снова, и снова.

В конце концов приехал Александр, он и обнаружил ее в соответствующем состоянии; посмотрев на нее странным, одновременно и грустным и любящим взглядом, он проговорил:

— Поехали, дорогая. Давай я отвезу тебя домой.

Затем опять был курс лечения, короткое пребывание в клинике и возвращение домой — на этот раз, как она надеялась, окончательное, — но когда Александру пришлось ненадолго уехать, чтобы встретиться с несколькими людьми и провести переговоры о судьбе Хартеста, вокруг снова наступила тишина и Вирджиния снова почувствовала себя такой одинокой, до ужаса одинокой — и опять напилась.