Злые игры. Книга 1 - Страница 78

— Что? Что мы безобразные?

— Ну, я точно уродка. Ты — нет. Но мы действительно очень не похожи друг на друга.

— Георгина, никакая ты не уродка.

— Ну некрасивая.

— Мне ты не кажешься некрасивой, — со стоическим упрямством произнесла Шарлотта.

Она очень любила Георгину; однако в голосе ее при этих словах не чувствовалось должной убежденности. В свои девять лет Георгина в лучшем случае могла бы быть названа, как говорят французы, «jolie laide»: необыкновенно высокая, угловатая и неловкая; лицо небольшое, узкое, сильно вытянутое, с очень резко очерченными скулами, крупным ртом и высоким лбом; тонкие ноги, казалось, вот-вот подломятся под ней; а ребра у нее торчали так, что их очертания были хорошо видны даже через спортивную безрукавку. В школе ее прозвали Б, сокращенно от Биаффры; всякий раз, когда за едой ей попадалась куриная дужка, и в каждый свой день рождения она загадывала желание — хоть немного пополнеть. Желание Шарлотты было прямо противоположным; она действительно была толстушкой, очень симпатичной, даже красивой, с ямочками на щеках и густой копной темных кудрей, и хотя в последнее время она начала немного вытягиваться и потому стройнеть, все же рядом с похожей на фавна Георгиной казалась маленьким, толстым и мохнатым очаровательным щенком. Ее это страшно расстраивало; по меньшей мере дважды в день она плакалась на судьбу, говоря, что это абсолютно нечестно, что она тщательнейшим образом следит, чего и сколько съесть, тогда как Георгина вполне могла умять за завтраком четыре порции пшеничных хлопьев с молоком и после этого еще тост с медом, всегда просила вторую порцию всего, даже пудинга с патокой, привозила с собой после каникул из дома вдвое больше всякой еды и сладостей, чем Шарлотта, — и все это совершенно никак на ней не отражалось: она как была, так и оставалась тощей.

— На сестер мы уж во всяком случае не похожи. Неужели же ты никогда об этом не думала?

— Нет, — помотала головой Шарлотта, — никогда. И я уверена, если бы мы были не сестры, то мы бы об этом знали. Мама ведь все время говорит, что она от нас ничего не скрывает.

Однако с тех самых пор эта мысль стала постоянно преследовать ее.

Она собрала все свое мужество и решила в следующие же каникулы задать этот вопрос матери; ей пришлось дожидаться случая, когда бы они остались наедине, а это бывало нечасто; но вот как-то после обеда они оказались на озере, и в старом деревянном ялике, в котором они сидели, делая вид, будто удят рыбу, никого, кроме них двоих, не было. Георгина еще раньше убежала поиграть с подругой, а Макс отправился с Александром на верховую прогулку. Стояло чудное лето, и наконец-то завершились работы по реставрации Хартеста, подведению под дом нового фундамента и покрытию его новой кровлей, которым, казалось, не будет конца.

Задать вопрос оказалось очень непросто, пришлось собрать все свое мужество; Шарлотта уже трижды открывала было рот, но ее захлестывала волна страха, и она опять закрывала его; но в конце концов она выдавила из себя одно только слово — «Мама?» — и произнесла его с вопросительной интонацией, на что Вирджиния вынуждена была ответить: «Да, что?» — как она отвечала всегда, после чего Шарлотте уже ничего не оставалось делать, кроме как продолжать.

— Можно мне тебя кое о чем спросить? Мне неудобно, но… можно?

— Шарлотта, только не о лесбиянках, — засмеялась Вирджиния. — Конечно же можно. И между мной и тобой не может быть ничего неудобного. Я ведь все-таки твоя мать.

— Правда? — Выпалив это, Шарлотта почувствовала, что ей становится нехорошо, что у нее перехватывает дыхание; но все же, не опуская взгляда, посмотрела прямо в глаза Вирджинии.

Вирджиния тоже посмотрела ей прямо в глаза, не отводя взгляда и не мигая, однако лицо ее при этом вспыхнуло; потом она как бы через силу улыбнулась:

— Разумеется, дорогая. Что за странные мысли приходят тебе в голову. Ты об этом хотела спросить?

— Да. Примерно об этом. Прости меня. Я… ну, я должна была спросить. Некоторые девочки у нас в школе считают, что мы… приемные.

Ну вот, наконец-то она высказалась. Сумела произнести это слово. Шарлотта сидела в лодке, выпрямившись и глядя в лицо матери.

— Шарлотта! Что за странный вопрос? И с чего они это взяли, ну с чего?

Теперь Вирджиния явно рассердилась, золотистые глаза ее яростно засверкали:

— И кто только вбивает подобную чушь тебе в голову?

— Одна дура, ее зовут Ровена. Но…

— Что «но»?

— А ты разве сама не видишь, почему она так думает?

— Нет, — ледяным голосом произнесла Вирджиния. — Не вижу.

— Мамочка, не сердись. Это не так уж важно.

— Я не сержусь, но это очень важно. Не могла бы ты мне объяснить, почему она так думает?

— Просто потому, что мы настолько непохожи друг на друга. Все мы, но особенно я и Джорджи.

— Не зови ее так, — автоматически одернула дочь Вирджиния. Она терпеть не могла, когда кто-нибудь называл Георгину уменьшительным именем.

— Извини. Но она уже почти шести футов росту и худа как жердь, а я низенькая, но шести футов в ширину, и волосы у меня темные, а у нее мышиного цвета. А Макс — блондин, симпатичный и вроде бы нормального телосложения.

— Как папа.

— Ну да. Как папа.

— А ты темноволосая и хорошенькая. Ну, может быть, есть немного лишнего веса. Со мной в детстве тоже так было.

— Н-ну… да.

— Георгина действительно очень высокая и худая, но это от возраста; а кроме того, насколько я знаю, бабушка Кейтерхэм очень высокого роста.

— Да… она высокая.