Но в самые последние месяцы Малыш работал изо всех сил, стараясь восстановить свое прежнее доброе имя. Он делал это отчасти потому, что понимал: это надо делать, если он хочет встать когда-нибудь во главе «Прэгерса», прежде чем достигнет пенсионного возраста; а отчасти по другой, совершенно другой, гораздо более приятной для него и столь же действенной причине: он ощутил себя самостоятельным и сильным человеком, мужчиной, судьба которого находится в его собственных руках. Он забросил карты и вечерние попойки, принялся работать по-настоящему и засиживался на работе допоздна, он вошел в некоторые из тех благотворительных организаций, членом которых была Мэри Роуз, и стал часами обсуждать с отцом дела банка и его будущее.
Все это уже начало понемногу приносить свои результаты: Малыш вернул себе уважение Фреда, у него выросла уверенность в себе, и, как следствие, работа его стала более успешной. Тем не менее он по-прежнему нередко чувствовал себя в положении скверного ребенка, проходящего испытательный срок; и всякий раз, когда ему удавалось на время вырваться куда-то, ускользнуть из-под постоянного наблюдения и опеки над собой — как, например, в этот раз, с поездкой на крестины, от которой он получил огромное удовольствие, — необходимость возвращаться назад угнетала его.
Но, конечно, во всем этом была и другая, более приятная сторона…
Той весной Фред III и Бетси предложили Вирджинии приехать вместе со всеми детьми погостить у них на Пасху. Почти все то время, пока Вирджиния болела, Шарлотта прожила у дедушки с бабушкой, и Фред III, можно сказать, почти влюбился во внучку: он ее страшно баловал и несколько раз даже не пошел после обеда снова в банк — что было совершенно беспрецедентно: «Ради меня он никогда ничего подобного не делал», — колко заметила Бетси, — а отправлялся вместе с Шарлоттой в кино или в театр; они посмотрели «Мейм», и «Кабаре», и «Хэлло, Долли!», где были заняты только черные артисты, — этот спектакль особенно гремел на Бродвее; Фред водил Шарлотту в Радиосити, который она обожала, и на «Желтую подводную лодку» — мультфильм, где песни исполняли «Битлз». Он водил Шарлотту и по магазинам — к Лорду и Тэйлору, Саксу и Бонвитсу — и накупал ей горы одежды и вообще все, что ей понравится; Бетси говорила, наполовину с удивлением, наполовину с возмущением, что Шарлотта — единственный известный ей ребенок, у которого есть сумочка от Шанель, и что ей с огромным трудом удалось уговорить Фреда III не покупать девочке меховую шубку.
Но тогда он купил внучке пони, чтобы она могла кататься по Лонг-Айленду. Пони назвали Мистер П, это был низенький, полный спокойный гнедой жеребец, которого поставили в конюшню «фермы Топпингз», где давали лошадей и пони напрокат и где катались все жившие в Хамптоне дети. Шарлотта оказалась очень смелой девочкой, у нее от природы была естественная посадка, и они часто и подолгу ездили с Фредом верхом по окрестностям и вдоль берега; он катался с ней на яхте под парусами по заливу и даже начал учить ее гольфу, заказав для нее специально маленькие клюшки. Фред III был в полном восторге от внучки и ее способностей, что крайне раздражало и сердило Мэри Роуз.
А теперь, как сказала Бетси Вирджинии по телефону, Фред подумывает о том, чтобы купить Шарлотте нового пони, потому что она уже переросла Мистера П; а кроме того, ей самой не терпится подержать на руках маленького Макса.
— И вы, голубушка, тоже сможете отдохнуть, — сказала Вирджиния Няне, обсуждая с ней предполагаемую поездку. — По-моему, вы очень устали.
— Не знаю, смогу ли я отдыхать, — мрачно ответила Няня, — когда Макс будет там. Он ведь может там чем-нибудь заразиться. — Америка до сих пор казалась Няне опасным местом, чем-то вроде диких районов Австралии или африканского буша.
— Няня, с Максом все будет в порядке. А кроме того, бабушке страшно хочется его увидеть.
— Вот это меня тоже тревожит, — заявила Няня, — он нахватается американских привычек.
— Ну, он ведь все-таки наполовину американец. И к тому же он еще слишком мал, чтобы начать жевать резинку или говорить: «Общий привет!»
— Что ж, это ваш ребенок. — Тон Няни не оставлял ни малейшего сомнения в том, что на деле все обстоит совершенно иначе. — Вам и решать.
— Да, наверное, мой. И я решила, что мы поедем.
— А его светлость поедут?
— Полагаю, да. Вы же знаете, он не любит выпускать меня из своего поля зрения.
— Ну хорошо, я подумаю, — кивнула Няня.
Вирджиния, правда, не совсем поняла, о чем именно Няня собиралась подумать.
Но его светлость в Нью-Йорк не поехал. Вечером того же дня он зашел в кабинет Вирджинии и сообщил, что вместо этого собирается на Пасху навестить свою мать.
— Она в последнее время неважно себя чувствует, и меня это тревожит.
— Очень жаль, — через силу проговорила Вирджиния. — А что с ней?
— Ничего страшного, обычный грипп. Но она ведь все-таки стареет, ты же знаешь.
— Она сравнительно молодая женщина, Александр. Ей всего шестьдесят два.
— Ей будет приятно, если я приеду. Поэтому я решил поехать.
— Александр, а тебе не кажется… н-ну, может быть, мне стоит поехать с тобой? Положить конец этому глупому разладу? Я готова протянуть ей оливковую ветвь, если она ее примет.
— Вирджиния, мы уже много раз с тобой об этом говорили. Дело вовсе не в разладе, и я думаю, что тебе лучше не ездить.
— Но, Александр, я хочу познакомиться с твоей матерью. Это же абсурд. — Она почти готова была разрыдаться. — Ну пожалуйста!
— Вирджиния, я понимаю, что ты этого хочешь, но это невозможно. У нее к тебе очень сильная антипатия, и я не думаю… да нет, я просто знаю, что мы ничего не сможем тут изменить. Я сожалею, но это так. Ничего, если ты поедешь без меня?